Можно ли найти в огромном шумном городе одного-единственного человека, о котором не знаешь ничего, кроме прозвища, и довольно пугающей репутации, которая, впрочем, может только заставить презрительно фыркнуть того, чьё образование не позволяет всерьёз верить в шайтана, искушения джиннов и прочие диковины, обычно обсуждаемые свистящим шёпотом на базаре? Покидая Марбелью, Алим не сомневался в безнадёжности своего предприятия и поднялся на корабль только потому что и помыслить не мог о том, чтобы пренебречь последним желанием отца. Добравшись до Флоренции, учёный сын Гранады убедился, как заблуждался: в этом красочном, разноцветном городе, шумном, как базар в праздничный день, все, казалось, знали всех, а если не знали, то никогда не отказывались рассказать, к кому именно надо пойти, чтобы за пару звонких флоринов получить сведения или провожатого хоть к в ад, хоть в рай, хоть к краю небесного свода.
  Флоринов у Алима было не так уж много, а на исходе третьей недели своего пребывания в городе он выяснил, что они стремительно утекают сквозь пальцы при встречах со всеми этими торговцами, шлюхами и бродячими актёрами, которые клялись чуть ли не в тот же день "в лучшем виде устроить встречу с господином Турком", а потом бесследно исчезали, прихватив с собой золото. Мысль о том, что ещё дней десять в том же духе - и он не сможет ни дальше платить за комнату в гостинице, ни даже сесть на корабль обратно в Марбелью заставила проявить фантазию и несвойственное обычно сыну достойного Хатима лукавство. Теперь, разыскивая дорогу к дому Турка, Алим принялся туманно рассказывать изъявлявшим желание помочь, о своём дальнем, но значимом родстве со знаменитым портным, о том, как тот заждался своего молодого родича и, разумеется, о награде, на которую "дядя" наверняка не поскупится для того привёл на его порог долгожданного "племянника". Незамысловатая ложь и ломаная итальянская речь, щедро пересыпанная арабскими словами сделали своё дело: торговец певчими птицами на рынке неподалёку от гостиницы соблазнился туманными посулами и отправил с Алимом своего сына показать дорогу. Юный флорентинец оказался на редкость сердоболен и по дороге в мастерскую Турка посоветовал "господину арабу" быть поосторожнее и "уж как-нибудь не дать сварить себя в молоке, потому как чёрный козёл, что к маэстро портному ходит в гости, очень любит такой суп, а хозяин его потчует". Алим очень серьёзно поблагодарил, вежливо поклонился и заверил провожатого, что будет осмотрителен.
  Возле мастерской было тихо, из-за тяжёлой деревянной двери не доносилось ни звука, окна казались тёмными провалами. Алим немного помялся на пороге, покосился на сына торговца, который не решился подойти близко и остался стоять на углу, потом поправил на плече тяжёлую сумку с отцовскими рукописями и поднял руку, чтобы постучать. И в этот момент выглянувшее из-за тучи солнце рассыпалось тысячей бликов на выполненной на дверной колотушке - затейливо отлитой из металла голове какого-то диковинного животного. Солнечный луч мягко коснулся лица, и Алим, сочтя это добрым знаком, наконец, решился постучать. Было слышно, как звук трёх глухих мерных ударов далеко разнёсся по дому.

Когда дверь распахнулась, Алим невольно отступил на полшага и покосился туда, где прятался его провожатый, в тщетной надежде найти поддержку. Сын торговца, впрочем, исчез, как не был: видимо, встреча с собутыльником чёрного козла была слишком серьёзным испытанием для его смелости. Тихонько вздохнув, Алим снова посмотрел на хозяина мастерской, на сей раз в немалом замешательстве. Как объяснить, зачем ты явился на порог к тому, кого никогда в жизни не видел, что тебе от него нужно и почему нужда настолько велика, что довела тебя от Марбельи до Флоренции, чужого города под рукой чуждого бога? И каков риск, что тебя погонят прочь, если ты заведёшь речь о странных дневниках и трактатах на ломаном языке? И, наконец, смеет ли он размышлять обо всём этом, если явился сюда выполнять отцовскую волю? Алим вздохнул ещё раз, слегка приободрился и, наконец, заговорил:
- Приветствую вас, господин, да осветит солнце ваши дни, - на латыни это звучало непривычно и немного неестественно, но юноша рассудил, что его собеседник наверняка человек учёный и всё поймёт и почувствует верно. Почтительно опустив глаза, как это приличествовало сделать, обращаясь к старшему, он выждал немного и продолжил: - Я - сын достопочтенного Хатима ибн Юсуфа аль-Марбели, учёного и лекаря, почившего с миром несколько месяцев назад. Он был высочайшего мнения о вас и раз упоминал ваше имя в беседах. Перед своей кончиной он работал над трактатом... посвящённом времени, - на лице Алима появилось сосредоточенное и несколько хмурое выражение: он до сих пор не понял до конца, о чём рассуждал отец в своём труде и не был сейчас уверен, что незнакомец не погонит гостя прочь за бредни и странные повадки. Однако останавливаться в любом случае было поздно, и юноша от волнения даже взгляд на собеседника поднял: - Увы, отцу не было отпущено Аллахом достаточно времени, чтобы закончить, он умер этой зимой. Но перед смертью велел мне отправиться во Флоренцию, разыскать того, кто "открыл время Хатиму несведущему", то есть, вас и передать вам его незаконченный труд и старые дневники. Выполняя отцовскую волю, я здесь и они при мне, - Алим положил руку на тяжёлую сумку. - Вы впустите меня?
  Он совсем не был уверен, что дверь сейчас не захлопнется, но несколько вещей вселяли надежду на успех: у загадочного флорентинца было лицо единоверца, солнце, недавно игравшее на медной колотушке, теперь странным образом осветило притолоку, будто свод сияющих врат, а ещё из недр дома тянуло запахом пряной курительной смеси, точь-в-точь такой, как курил его отец. Алим невольно улыбнулся и чутко потянул знакомый аромат носом, даже ноздри слегка затрепетали.