Данте молча одевался, не обращая внимания на болтовню Бостика. За их несколько совместных путешествий он уже научился воспринимать несущественные разговоры светловолосого проходимца как белый шум – тот же, похоже, был уверен, что вежливость, статус новичка либо другие, неизвестные 370-му, мотивы обязывают его постоянно открывать рот и комментировать происходящее вокруг.
– Ты неправ, – коротко ответил Данте, удовлетворяя просьбу товарища, и первым вышел из узкой комнаты, разделявшей кротовину и станцию.
Здесь было действительно тихо. И что-то не так. Это «что-то не так» не кричало о себе на всех углах, не било по нервам скрипом по оконному стеклу – напротив, оно мягко укутывало отовсюду, заставляя своей нормальностью терять бдительность. Будто удав, медленно опутывающий свою жертву: кольца сжимались всё сильнее и сильнее, и вскоре все кости будут сломаны, а кислород перекрыт.
Данте знал это чувство не понаслышке. Ему доводилось встречаться с удавом.
Поэтому он решил для себя, что не позволит Бостику общаться с местными, пить чай с Турком и разыскивать знаменитостей. Найдут провальщика – и обратно в кротовину, вот так. Тем более что найти профессора Ювенала Никса нужно было как можно скорее, потому что когда Данте видел его в последний раз, тот истекал кровью и подавал все признаки приближающегося обморока. Флоренция 15-го века – плохое место, чтобы умереть.
Это как никто другой мог подтвердить первый встретившийся им на станции. Могила давным-давно пролила по нему последние слёзы – таким бледным, не сказать обветшалым, был этот человек. Возможно, ему требовалась помощь, но первое, что ему было необходимо сделать – съесть огромный кусок хлеба с маслом.
Данте только собирался предупредить Бостика, что этот человек – не со станции, как тот уже принялся щеголять дружелюбием и расспрашивать мужчину, который на поверку оказался агрессивным хамом. Действительно, не грубостью ли с его стороны было рычать и бросаться на Вернона. Данте сверился со своими записями, но не обнаружил среди флорентийских традиций подобных форм приветствия.
370-ый встал между незнакомцем и тем, кого, увы, знал (в частности, ему была известна привычка Вернона в самые неподходящий момент падать). Цифровая часть мозга Данте просчитывала информацию со скоростью 100 Мегабайт в секунду; используя заложенные на своём жестком диске математические алгоритмы, он мог просчитать вероятность совершения события с минимальной погрешностью. Тем не менее ему не удалось предугадать, что произойдёт дальше.
А произошло вот что.
Мужчина открыл рот и укусил Данте.
От неожиданности 370-ый несколько секунд просто стоял и молча наблюдал за телом, прилипшим к его руке. Боли сперва не было, ведь всё отведённое ей место заполонило недоумение, шок, удивление – словом, те эмоции, от которых он давным-давно отвык.
И даже когда нападавший с подозрительным хрустом упал на пол станции, Данте продолжал стоять, вытаращив глаза.
Слова Вернона дошли до него, как сквозь плотные слой ваты. Данте сглотнул, посмотрел на тело и слабо улыбнулся, пытаясь как-то приободрить запаниковавшего товарища.
– Успокойся. Это не зомби, просто очень страшный мужчина.
Он закатал рукав рубашки, которую нападавшему удалось прокусить, и осмотрел место укуса. На коже чётко отпечатались зубы и в некоторых местах сочилась кровь, в целом же повреждения были незначительны. Разве что рука стала сильно пульсировать, будто кровь вдруг прилила к этому месту.
Данте разыскал воду и промыл рану, после чего надел пошитую для кого-то кожаную куртку и сказал:
– Идём. Нужно найти профессора. С этим потом разберёмся.
И первым вышел на улицу.
Которая, к слову, оказалась весьма пустынной. Пошивочная мастерская, которой прикидывалась станция, располагалась в торговом районе. И хотя само здание люди старались обходить стороной, в округе лишь ночью стихали крики грузчиков, ржание лошадей и перебранки торговцев со стражами порядка. Сейчас был день, однако Флоренция молчала. Они дошли до конца улицы, но встретили лишь нескольких человек, причём те старались держаться подальше друг от друга. Ставни домов были закрыты, а объяснение принёс ветер. Точнее, он принёс лист с объяснением.
С земли Данте поднял объявление, которое раньше явно крепилось к какому-то столбу. Оно сообщало, что Флорентийская республика закрыта для торговли, въезжать в неё запрещено – впрочем, как и покидать, а в самом городе введён комендантский час. Кроме того, всем горожанами настоятельно рекомендовалось не покидать домов без необходимости и не есть сырого мяса.
Последнее казалось особенно странным, ведь Данте не припоминал у флорентинцев подобных вкусовых пристрастий. Стоило ожидать худшего.
– Похоже, в городе снова чума, – заключил Данте и огляделся, раздумывая над тем, как найти человека в городе, который спрятан за закрытыми ставнями и железными дверьми. – Странно… В моей базе данных нет информации об эпидемии 1477 года.
Данте любил точность и ясность во всём, а от загадок у него буквально болела голова. Не хватало им возвращения Чревовещателя, теперь вот и это.
– Нужно вернуться на станцию, – он повернулся к Вернону, так что тот смог увидеть, что лицо Данте приобрело чудесный оттенок мела, а на щеках явственно проступили вены, для разнообразия отливавшие зелёным. – Турок бы не бросил её, будь хоть чума, хоть потоп. Надо найти его. И перекусить, – неожиданно добавил он.
Предупреждение ограничить себя в сыром мясе вдруг показалось абсурдным. Кто же в здравом рассудке откажется от такой вкуснятины?
Впрочем, осуществить задуманное им помешала девушка. Конечно, никогда не обходится без девушки!
Она выбежала из дома и, оглядевшись, вдруг заметила Данте и Вернона. Сказать по правде, 370-го порядком утомило, что жители прошлого так часто стали их замечать. И, если подумать, случаев стало больше с тех пор, как в его жизни появился Вернон Бостик… Он не успел додумать эту мысль, потому что девушка, а на вид ей было лет 15-16, яростно затараторила, вцепившись в руку Вернона:
– Помогите, умоляю вас. Он там! – говорить чётче ей мешало сбившееся дыхание, так что она просто ткнула пальцем в сторону дома, откуда вышла. – Он уже давно… болеет. Это никак… не связано! Они же… его… заберут…
На ней было лишь лёгкое платьице, волосы были собраны в нехитрую причёску, открывавшую белоснежную шею, явно приятную на ощупь. Данте вдруг понял, что не может отвести от этой шеи взгляд. Он слышал, как на этой чудесной шейке бьётся вена, и хотел лишь удостовериться, что кожа там такая же бархатная, как ему представляется. Он сглотнул слюну, вдруг заполнившую рот, и почти физическим усилием заставил себя отвести взгляд.
– Он – это кто? – хрипло спросил Данте, исподлобья глядя на неё.
Данте, конечно, слышал о любви с первого взгляда. Но никогда не подозревал, что она сопровождается выделением желудочного сока.
– Мой сын. Мой маленький Джузеппе!  Прошу, помогите мне отвезти его к моим родителям, это возле виа дель Корзо. Пока не поздно, пока они его не забрали…

Дом, в который их провела эта юная, прелестная (Она такая хрупкая, я шею могу одной ладонью обхватить. Кости тонкие, будто куриные. Интересно, они на вкус тоже напоминают курицу?) девушка, был погружён в сумрак. Плотно задёрнутые шторы будто набухли и оттого пропускали ещё меньше света. Вещи были разбросаны в беспорядке, а на столе в гостиной, когда они проходили мимо, Данте увидел следы давно брошенного обеда – засохший сыр, пролитое вино, черствый хлеб. Воздух пах трагедией; она нависла над проходимцами, как туча, шла за ними по комнатам, дышала в спину, заставляя волоски на затылке вставать дыбом.
От темноты, спёртого воздуха и чужого горя Данте стало физически плохо, и его тело никак не могло выбрать, как поступить: вывернуть ли содержимое желудка наружу или упасть в обморок. Но слабость накатывала волнами, и когда они вошли в последнюю комнату, она пошла на спад.
Сначала Данте ничего не увидел, и понадобилось несколько мгновений, чтобы различить в смятых простынях и одеялах небольшое детское тело. Ребёнок лежал на постели, но «лежал» – неверное слово, чтобы описать его расположение. Руки и ноги его были разведены в стороны, каждая конечность обвязана верёвкой. Верёвка же перехватила его тело поперёк, и когда мальчик с рычанием повернул к ним голову, его путы натянулись, выдавая мастерство того, кто их обвязывал, и недюжинную силу того, кто пытался порвать.
– Джузеппе очень болен, – голос девушки звучал, как шелест книжных страниц.
Данте знал, что нужно делать. Всё вдруг стало предельно ясным и понятным – как он раньше мог жить, не догадываясь, что всё в жизни так просто? Он отступил назад, встал на пути к выходу.
Оставался лишь последний вопрос: с кого начать? Бостик сам разрешил его, встретившись с Данте взглядом. Все заправские охотники знают, что не стоит смотреть в глаза хищникам, они это принимают за приглашение к обеду. Вот и Данте накинулся на своего товарища, схватил его за грудки и крепко припечатал головой о ближайшую стену. Где-то там, под слоем алабамского загара и холестерина, текла горячая кровь – стоило проверить, почему южане так ею гордятся, уж не из-за отменного вкуса ли?
– Не волнуйся, Вернон, всё в порядке, – сквозь зубы проговорил Данте, запустив пальцы в светлую шевелюру и примериваясь, как бы удачнее разбить череп под ней.
Джузеппе одобрительно заметался по кровати, всем видом показывая, что он затею Данте полностью одобряет и если бы не эти бренные оковы, обязательно бы к нему присоединился. Впрочем, его родительница не разделила радости происходящего. Так и останется загадкой, как ей удалось поднять вазу над головой Данте – на стул она запрыгнула, что ли? – но от удара его жёсткий диск на несколько секунд завис. А в этом, как многие из нас знают, приятного мало. Данте отпустил свою жертву – руки ему срочно понадобились, чтобы схватиться за виски и унять железный звон внутри собственного черепа. Куда уж тут пускать слюни на чужой.
Флорентийка тем временем подскочила к Вернону и помогла ему подняться.
– Вы целы? Целы? В соседней комнате есть топор!
Топор?
Данте наконец удалось перезагрузить свою операционную систему, и последнее слово прозвучало для него несколько оторванным от контекста. Он не совсем понимал, зачем этой юной особе сейчас понадобился топор, но догадывался, что никто из присутствующих не собирается в ближайшее время нарубить дров. Наломать – возможно.

Леонардо был выбит из колеи и сам знал об этом.
Нет, я в полном порядке.
Он много работал, мало ел и чувствовал себя падшим ангелом, пролетевшим все десять небес дантевского рая, попутно натыкаясь не звёзды, ветви деревьев и встречных птиц. А когда сей флорентийский Люцифер рухнул на мостовую пьяцца дель Дуомо, по нему ещё и лошадь проехалась.
Я молод, полон сил и становлюсь прекраснее день ото дня.
В эти дни Леонардо казался себе древним старцем, мимо которого мир проносится с бешеной скоростью.
Хм, вообще-то нет.
А ещё он очень часто разговаривал сам с собой. Преимущественно спорил.
Самое плохое, что всё это началось ещё прежде, чем на город обрушилась Болезнь.
Я думал, самое плохое – это что мы так и не знаем, как её побороть.
Приоры действовали решительно. Они запретили въезд в город, ввели комендантский час и закрыли бордели, а всех, у кого обнаруживались признаки болезни, стража свозила в городскую тюрьму. Её прутья были единственным, что могло удержать обезумевших флорентийцев. Но ей было не под силу вернуть им человеческий облик.
И в просвященной, разумной Флоренции вновь зазвучали голоса из прошлого. Проповедники твердили о божьей каре и призывали людей принести покаяние. За несколько дней город опустел и вернулся на сотню лет назад – во времена, когда на его улицах царила чёрная смерть.
И, как назло, Турок куда-то пропал.
Леонардо, ставший свидетелем сразу нескольких чудовищный убийств, отчаянно нуждался в совете и вместе с тем не мог о нём попросить. Данное слово и память об увиденным сводили его уста молчанием. Он дневал в своей мастерской, погрузившись в анатомические книги и пытаясь отыскать в них ключ к спасению любимого города. А ночами отправлялся в больницу, где на мокрых простынях метались первые жертвы неизвестного недуга. Там, на одной из постелей, умирал его добрый друг. Бросить его Леонардо не мог, как и помочь. Что же ему оставалось делать?
Рука. Влажная, холодная, нервно пульсирующая рука человека – он держал её всю ночь. Сейчас всем нужно было держать чью-то руку, судя у постели в глухую ночь, когда в окна стучится дождь, когда страх проникает, скапливаясь в каждой низине, ослабляя людей и отдаляя их друг от друга. Страх подвешивает, несёт по течению, погружает под воду – а когда тонешь, любая рука подойдёт.
Леонардо всю ночь держался за руку – а когда проснулся, понял: это была его другая рука.
Будто под хмелем, он выбрался на улицу, и ноги сами понесли к портняжной мастерской. Станция всегда была приютом надежды, здесь всегда можно было рассчитывать на помощь. Сейчас же здесь не было ничего. Мысль прислушаться к пению кротовины и отправиться куда-то, где нет болезней, смертей и упадка, оказалась слишком привлекательной, чтобы сразу отбросить её. Так и стоял он, размышляя, раскладывая собственные мысли и ощущения пасьянсом, препарируя их и извлекая наружу.
В глубокой печали Леонардо не нашлось места сентиментальности. Она была окончательна и независима от его суждений. Она просто существовала, как горы, Ватикан или любой исторический факт, до которого ещё не добрались проходимцы. Когда да Винчи понял это, на сердце его стало легче. Груз не упал, но теперь его можно было нести. Ведь воевать с горами под силу только морям, да и у тех на это уходят сотни лет. Леонардо не обладал такими богатствами. Что у него было, так это острый ум – самое надёжное оружие. Как и любой клинок, оно должно было оставаться холодным. И Лео решил не затуплять его лишними переживаниями и страданиями.
Что ж, посещение станции помогло ему, пусть и не так, как Леонардо ожидал. Вдохновлённый, он уже покидал мастерскую, когда столкнулся в дверях с человеком.
Вид незнакомца пронзил Лео насквозь, и кровь отлила от лица художника. Он отпрянул назад, а всё недоверие и удивление, подступившее в этот момент, вложил в одно-единственное слово.
– Ты?!

Леонардо несколько опешил, но быстро взял себя в руки.
- Нет, ты меня ещё не встречал, я верно ошибся...
Вот и всё, что он успел сказать. Человек со сломанным носом принялся тараторить, будто одержимый вдохновением - или, более вероятно, дьяволом.
- Боттичелли? Неееет! - оскорбился Лео. Хотя они с Боттичелли и были давними знакомыми, но расходились во многих взглядах. Преимущественно на методы ухаживания за одной и той же дамой. - Боттичелли сейчас в Риме.
Везучий пройдоха, будто знал, что в городе начнётся болезнь, - добавил Лео про себя.
Отчего-то Леонардо сразу расхотелось называть своё истинное имя этому экзальтированному юноше. Да Винчи подозреваел (и делал это весьма верно), что его имя вызовет шквал чувств и возгласовал куда более бурных, чем уже имующиеся, и горадо более продолжительных. Ни времени, ни желания выслушивать их у него сейчас не было. Поэтому он представился как Никколо, подмастерье Турка. И да простит его Алим.
- Зомби? - удивлённо повторил Лео незнакомое слово, заглядывая под стол, за который с таким проворством рухнул его новый знакомый Вернон. - Кто такие зомби?
Что до провальщиков, то Леонардо знал о них не так уж много - его путешествия редко имели своей целью возвращение людей в причитающееся им время. Поэтому вопрос он проигнорировал. Но обдумал.
Неужели один из провальщиков виновен в новой чуме, охватившей Флоренцию? Леонардо умел видеть мир не только поверх холста; как учёный, он отбрасывал суеверия и предрассудки и признавал, что многое происходящее вокруг выходит за рамки его понимания. А значит, следовало эти рамки расширить.
Возможно, этого юношу ему послал сам Крот. Или, того лучше, Турок.

Отредактировано Leonardo da Vinci (18.11.2015 08:37:59)

Этот человек пытался им командовать. Командовать! Во всей Флоренции не нашлось бы мужчины, женщины или сверхсущества, которому Леонардо позволил бы это. Так что снисходительные советы соломенных волос он просто пропустил мимо ушей, хотя и должен был изображать растерянного новичка-подмастерье.
Вместо этого он бросился в дальний конец комнаты, к заваленной бумагам конторке. Под оползнем счетов, деловых бумаг, записок и кусков ткани (а ткань здесь покрывала все мыслимые и немыслимые поверхности) Леонардо принялся искать нечто, понятное ему одному. Казалось, что он не слушает пришельца из будущего, слишком занятый поисками, однако да Винчи не упустил ни одного слова.
Человеческий мозг, вода, провальщик, сыр. Быстрые и медленные, но, несомненно, ожившие мертвецы. Начало. Вода. Источник. Все эти образы вращались в голове Леонардо быстрее полёта ястреба. Он пытался связать их вместе, уложить фигуры в композицию одной картины, но цвета не совпадали, и гармония полотна оказывалась нарушена. До того момента, как он с победным криком вытащил из-под бумажных завалов небольшую, ин-кварто, книжицу в кожаном переплёте.
Схватив её, бросился вглубь мастерской, рассудив, что гостю приглашение не требуется – если в нём есть хоть толика любопытства (без которого путешественниками во времени не становятся), последует сам.
И вот Леонардо расстелил по полу огромную, собственного составления, карту Флоренции и, время от времени заглядывая в кожаную книжицу, втыкал в неё разноцветные булавки.
– Когда начали появляться первые одержимые, Турок отслеживал их – записывал имена, адреса, признаки болезни, время заболевания… Я рассматривал список часами, пытаясь понять, что с ними произошло. Какой же я дурак! Всё это время… Только сейчас… Светлые – первые заболевшие… – вполголоса говорил он, обращаясь не то к Вернону, не то к музе, не то к пыльному воздуху.
Закончив, Лео отступил на шаг и окинул карту взглядом. Булавки сгрудились в одном её месте, и светлые не перемешались с темными – цвет изменялся постепенно.
– Улица, – выдохнул Леонардо, внезапно понимая. – Они все жили на одной улице.
Он поднял глаза и будто бы впервые увидел Вернона. Широко улыбнувшись, Леонардо поспешил сообщить ему радостную весть.
– Все первые заболевшие жили на одной улице!
После чего огляделся в поисках чего-то пишущего, но не особенно преуспел, так что открыл переносную печку и достал оттуда уголёк. Провёл вдоль улицы жирную черту и ещё раз отступил, любуясь, как готовой картиной.
– Чтобы ни привело к началу болезни, это произошло на этой улице. Возможно, ты прав, Вернон Бостик из 2014 года, и одержимость можно излечить.
Надежда спасти город, спасти своего друга, придала Леонардо сил и вдохновения. А в такие моменты ему нужно было действовать. Леонардо схватил кожаную куртку и натягивал её уже по пути к выходу.

Вернон передвигался перебежками, прячась за бочки, брошенные телеги и выступы зданий, чем вызывал у Леонардо много недоумения. Тот в свою очередь быстро шёл вперёд, рассчитывая добраться до нужного места как можно скорее.
– Я знаю каждый камень на этих улицах и могу пройти по ним с завязанными глазами, – успокоил его волнения Лео. По крайней мере, он думал, что эти слова должны звучать обнадёживающе. – Зачем ты прячешься? Тебя и так никто не заметит.
Удача и проклятье путешественников во времени, с которым, увы, нельзя ничего поделать и трудно смириться. Леонардо давно размышлял об этом свойстве кротовин – прятать всех, кто пройдёт через них, и даже разрабатывал свою теорию временной пыли, невидимой глазу обывателя и покрывающую всех, кто сменил будущее на прошлое. Он оставляют её повсюду, где появляются, и так людей из иных миров можно было бы найти и отследить. Медленно, считал Лео, эта пыль развеивается, и тогда человека начинают замечать. Поэтому провальщики могут стать частью новой эпохи, поэтому…
– Нам сюда, – Лео схватил своего спутника, который топтался на месте, изображая не то акробата, не то одержимого, за плечо и развернул в нужном направлении.
Он и сам первым делом обратил внимание на фонтан. Леонардо достал из кармана платок, смочил его край в воде и поднёс к лицу, принюхиваясь и пытаясь по запаху определить, не отрава ли. Он даже прикрыл глаза, отключая прочие чувства.
У запахов, как и у предметов внешнего мира, был собственный цвет. В серой палитре воды можно было различить примеси – вкрапления, едва уловимые, давно стёртые, но Леонардо чувствовал их. Он почти ухватился за этот цвет, когда музу спугнул крик Вернона.
«Нет, это имя – оскорбление всему итальянскому языку! Оно звучит так, будто кто-то надувает жабу!» – не все мысли да Винчи были гениальны.
Леонардо пришёл в себя, убрал платок в карман и бросился к гостю из будущего, визжавшему, как ошпаренная кухарка.
– Что ты делаешь? – зашипел Лео, оттаскивая того в сторону и для верности встряхивая, что было не так-то просто: художник заметно уступал Вернону в массе. В будущем, верно, отменная кухня.
– Если ты боишься человеческого уродства и смерти, то лучше приготовься заранее. За последние дни Флоренция стала страшным местом.
Леонардо неопределённо махнул рукой, этим жестом как бы охватывая свой любимый город, который теперь вряд ли довелось бы узнать заезжему путнику. Действительно, оторванная рука – не худшее, что можно было обнаружить на мостовых.
– Нам нужно найти кого-то из местных жителей, – Леонардо не был уверен, что произнёс эту фразу до конца: его заставил осечься вид фигуры, появившейся в конце улицы. Человеческой её можно было назвать с большой натяжкой, да и то воспользовавшись воображением: тело двигалось вперед скорее по привычке, чем движимое собственной волей.
Да Винчи не стал всматриваться в лицо – он и так мало спал, вместо этого потянул Вернона в противоположную сторону. Но не прошли они и нескольких шагов, как из-за угла появился другой одержимый. Он шёл, вытянув руки вперёд, перебирая пальцами в попытке нашарить что-то перед собой.
Вся улица вдруг пришла в движение и наполнилась звуками. Что казалось грудой тряпья, зашевелилось и начало отрывать собственное ухо; несколько новых фигур приближались к фонтану, привлечённые не то криком, не то видом здоровых людей. Один из одержимых вывалился из окна. Громко хрустнули кости переломанных ног, и он, не обращая внимания на это досадное недоразумение, пополз к Леонардо и Вернону, оставляя за собой след чёрной, дурно пахнущей крови.
Тем временем да Винчи осматривался вокруг. Он вытягивал руки, на глаз прикидывая расстояние от одного окна до другого, хмурился, тряс головой, отбрасывая ненужные мысли. Дома по обе стороны улицы представали перед ним чертежами, по которым он выбирал путь отступления. Какая дверь запрёт их в тупике, а какая проведёт к соседней улице? Удивительно, как много можно сказать о внутреннем устройстве здания по фасаду.
– Минуту. Да мне одну минуту, и я выведу нас, – отмахнулся он от Вернона, который пытался ему что-то сказать. Или не пытался? Леонардо всё равно не слушал.
– Туда, – наконец указал он нужное направление. – Там мы сможем выбраться на крышу.
И только теперь, укрываясь в спасительной темноте чужого дома, он сложил все части палитры и понял, какой аромат так тщетно пытался распознать. Цвета кармина, вкуса впервые попробованного вина, в источнике этой улицы было растворено время.
Или то, что в теории да Винчи называлось «временной пылью».

Леонардо прокладывал себе путь через завалы, запертые двери и лучшие человеческие намерения. Подобные ситуации всегда напоминали ему, какая на самом деле страшная вещь – оптимизм.
Этот Вернон был ещё большим авантюристом, чем сам Лео – не раздумывая, он ступил на хлипкую доску, протянувшуюся от одного здания к другому.
– Подожди! Это же… – только и успел крикнуть Леонардо, наблюдая, как зад пришельца колышется в воздухе и рискует очутиться гораздо, гораздо ниже.
– Нам же в другую сторону, – уже тише и только для себя сказал он, покачав головой и с тоской подняв глаза к крыше, на которой они сейчас должны были находиться.
В этом мире было бы гораздо спокойнее, если бы всё шло по моему плану, – даже сам да Винчи знал, что это не так.
Первый же шаг по доске оказался последним. Опора ушла из-под ног, на головы одержимых посыпались пыль, обломки доски и Леонардо. Хотя он-то и успел ухватиться за выступ в стене, чуть ниже окна – архитектурное излишество, критиковать которое да Винчи сейчас не стал хотя бы оттого, что оно спасло ему жизнь.
Спасло жизнь – и разодрало руку в кровь.

– Что ж, она и так долго продержалась, – прокомментировал старик печальную участь доски. Он поднялся, подошёл к окну и закрыл его. Для этого пришлось отпихнуть Вернона в сторону, что он сделал не церемонясь, проявив неожиданную силу.
– Он будет в порядке.
Старик был одет не по-флорентийски: широкие штаны, расшитая несложным узором рубашка и феска. Закрыв окно, он развернулся к Вернону и ещё раз оглядел его с ног до головы и обратно, будто оценивал ковёр на рынке.
– Тощеват, – выдал он свой вердикт и вздохнул. – Юноша, для вас это может прозвучать ересью и старческим бредом, но вам придётся выслушать и поверить мне на слово. Одно то, что вы меня видите – огромная удача, остальные предпочитают не делать этого. Меня зовут профессор Ювенал Никс, и я – единственный, кто может вылечить всех этих людей. Но для этого мне нужна небольшая помощь. Или большая. Это как пойдёт.
Он вдруг сморщился, как от резкой зубной боли, и неосознанно коснулся рукой плеча. Приглядевшись, можно было заметить очертания повязки под одеждой. Если бы здесь был Леонардо, он бы заключил, что рана новая – нескольких дней, и заживает плохо.
– Мне всё равно нужно в больницу. Я слышал, сейчас они держат там всех заражённых. Подумать только – их считают одержимыми! – старик возмущённо фыркнул. Прежде он просто передвигался по комнате и собирал какие то вещи, но ради этого действия даже остановился.
– Впрочем, даже лучше, что все они собрались в одном месте. Будет проще прививать.
Он двинулся к двери, сделав Вернону знак следовать за ним таким повелительным жестом, каким великие полководцы отправляют легионы в бой – словом, не захочешь, а поддашься.
– Украдём там ребёнка, будем ставить над ним опыты, – продолжил старик уже за дверью. –  Как-как, говорите, вас зовут?

Следующие несколько часов жизни Данте были наполнены глубочайшим смыслом. Он метался между желанием плакать и убивать, перемежал угрозы с уговорами отпустить его, плевался, скалился, зеленел и просил прикончить его – иными словами, вёл себя как одержимый дьяволом или женщина в очень плохом настроении.
Но он не был ни первым, ни вторым. На исходе третьего часа боль в венах начала отступать – видимо, так ослабло действие яда, или другой гадости, которая сейчас текла в его крови, – и Данте смог мыслить если не здраво, то более-менее спокойно.
Его оставили в углу комнаты – связали так, что он не мог даже привстать со своего места. Конечности 370-го давно и безнадёжно затекли, лицо приобрело тот восхитительный оттенок, которым не всякий лес может похвастаться, глаза покраснели и обзавелись кругами под собой. В противоположной части комнаты стояла кровать Джузеппе. Мальчик успокаивался и затихал, когда они с Данте оставались наедине. Но каждый раз, стоило войти его матери, ребенок начинал рычать и метаться, как лесной зверь – даже Данте было жутко наблюдать за ним. Сколько нечеловеческой силы, сколько недетской злобы было в нём в такие моменты!
Обездвиженный, в лихорадке, рядом с умирающим ребёнком, Данте мог делать только одно – думать. И вскоре он понял, что у него получается думать не только о том, как глаза Бостика будут смотреться в панировке и с соусом тар-тар.
Крик Вернона застал его в глубокой задумчивости и врасплох. Громкий звук остро резанул и без того болезненно пульсирующий мозг, и Данте скривился, зажмурился и попытался стать меньше ростом. А когда Бостик со скоростью тайфуна приземлился рядом, даже отодвинулся. Куда там – проходимец кричал, как триста спартанцев.
– Тише, тише, не кричи так, – попросил Данте.
С трудом, но ему удалось сфокусировать взгляд и увидеть «профессора Никса». Он выглядел так, будто оказался в ненужном времени и в ненужном месте.
– Ооо, – глубокомысленно протянул 370-ый.
Человек с нужными талантами может вложить в «О» очень большой смысл. Данте растянул губы в улыбке, с которой обычно идут на виселицу:
– Ты всё-таки нашёл нашего провальщика.
Он откашлялся – тяжело, с хрипом и кровавым вкусом, прочно засевшим во рту. Голова у Вернона была непропорционально большой – наверное, в ней помещается много всего… Данте заставил себя отказаться от этой мысли.
Тем временем профессор Никс присел рядом с Данте и, ничуть не церемонясь, взял его за подбородок и повернул голову вправо и влево.
– Интересный случай, – пробормотал он. – На такой стадии заражения – и сохранить способность к коммуникации…
– Всё дело в мозге. Той его части, куда вирусу не добраться… – кто бы мог подумать, что его модификации станут неоспоримым преимуществом во время зомбиапокалипсиса. – У меня было время… поискать. Вы ведь там были? Вы знаете… и я знаю. 2230 год, авария на складе в Сан-Марино.
Никс кивнул. Если старик и был удивлён, то ничем не показал этого – похоже, за время, проведённое в прошлом, он утратил способность удивляться.
– Расскажите ему, профессор, – Данте снова закашлялся. Разговор отнимал у него много сил.
Профессор помедлил некоторое время, размышляя. Было видно, что они с Данте думают о чём-то одном, что проходимец верно нащупал и угадал мысль, которая некоторое время мучила и самого учёного. Наконец Никс заговорил – коротко, по существу и даже скупо.
– Произошла утечка в контейнере с биологическими веществами. Их перевозили на фармацевтический завод в Загребе. Пошёл дождь, началась химическая реакция. Токсичное облако возникло над городом. Я в это время выступал с лекциями и помогал ликвидировать последствия. Но у нас не было ни одного летального случая, только трое отравившихся, да и то без угрозы жизни. Простая вирусная инфекция. В этих веществах не было ничего смертельного…
– ... для жителей 23-го века, – перебил его Данте. – Ваша рука. Что с ней?
– На меня напали. Ударили ножом. А через секунду я уже лежал голый посреди улицы. Со мной такого не случалось с 90-х, – Никс усмехнулся воспоминаниям о своей бурной молодости. – Конечно, я первым делом промыл рану. Это к вашему вопросу, – он повернулся к Вернону. – Да, я промыл рану в фонтане.
Данте отправил Вернону один из тех взглядов, которые устанавливаются между супругами спустя долгие годы совместной жизни и могут быть истолкованы как: «Вот и делай выводы», «Я же тебе говорил» и «Я хочу расколоть твой череп и съесть его содержимое чайной ложкой».

Мать Джузеппе была напугана. О её присутствии забыли и без стеснения обсуждали вопросы эпидемии и путешествий во времени. Она не понимала, о чём речь, и от этого только сильнее боялась. Она не хотела, чтобы на её ребёнке ставили опыты, и её можно было понять.
Но Данте не понимал.
Когда профессор Никс отправил Вернона за оборудованием и химическими веществами, реакции между которыми предстояло спасти Флоренцию, девушка заговорила.
– Я не знаю, что вы задумали… Но поклянитесь, что вылечите Джузеппе!
Ювенал Никс удивлённо взглянул на неё, словно заговорил не живой человек, а стена. Он впервые заметил присутствие девушки. Смерив её взглядом от, до и по диагонали, он спокойно ответил:
– Ваш сын может стать спасителем человечества. Уверен, вы читали Библию и знаете, что их судьба не всегда радужна.
Данте не умел успокаивать юных девушек, к тому же сейчас, когда большая часть его сознания жадно вопила, требуя сырого и, желательно, ещё живого мяса, пользы от него было мало.
– Боюсь, у вас уже нет выбора, – осклабился он из своего угла, представляя, как скользкими от крови пальцами роется в её глазницах. – А у нас нет времени.
Она растерянно переводила взгляд с одного на другого и пятилась назад, пока не добралась до кровати. Там она притихла, осталась лежать в ногах у сына, который тянул к ней до костяшек прогнившие пальцы и рычал.
– Ваша кровь стала источником инфекции, но она же может стать и вакциной. Вы не находите это ироничным? – поинтересовался Данте. Возможно, так на него влияла болезнь, но сейчас он находил ироничным всё.
– Я синтезировал 154-й элемент таблицы Менделеева, а сейчас пытаюсь создать вакцину от смертельной эпидемии чуть ли не из воды. Понятие иронии теперь размыто.
Данте наблюдал, как движутся губы профессора, и мысленно срезал их перочинным ножом.
– Одно мне неясно. Вирус не был опасен для людей вашего времени… Как заразился я? Логично предположить, что мой иммунитет гораздо устойчивее…
– Логика теряет смысл, когда мы говорим о вирусах, юноша. Вирусы – паразиты микромира, его террористы. С ними нельзя договориться, их нельзя окончательно уничтожить. Вирусам плевать на историю и географию. А самое худшее, что они хитры. Найди лекарство – со временем вирус научиться обманывать его. В живой клетке он жив, а вне – мертвее камня. Пожалуй, вирус – единственный, кто может быть жив и мёртв одновременно.
– Очень напоминает одного моего старого знакомого, – ухмыльнулся Данте. – Но я всё же уверен, что он мёртв.
– Посмотри на того ребёнка и скажи, мертвец ли он? Мертвы ли люди на улице? Твой приятель постоянно называет их зомби, ожившими мертвецами. Для меня они не более чем тяжелобольные. А флорентийцы называют их одержимыми дьяволом. И каждый прав по-своему. Жизнь и смерть обладают ровно тем значением, которое мы им придаём.
– То же можно сказать о прошлом и будущем. Профессор, вы должны кое-что знать. Мы можем вернуть вас домой, но времени осталось мало. Как быстро вы создадите вакцину?
– Это займёт недели. Может быть, месяцы.
– Тогда вы не сможете уйти и навсегда останетесь в этом времени.
Слова повисли между ними, как угроза. Данте мог бы не говорить профессору о возможности вернуться домой, и тот работал бы над противоядием, не зная о шансе на спасение. Данте мог бы солгать, вдохновить надеждой, а правду открыть, когда будет слишком поздно. Данте мог бы впиться зубами в его сонную артерию и глотать горячую, терпкую кровь, пока тело профессора не перестанет биться в конвульсиях.
Наконец Ювенал сказал – медленно, будто взвешивая каждое слово:
– Умрут люди. Вероятно, весь город. История может пойти другим путём. И если я брошу их и попрошу вернуть меня в своё время, ты согласишься?
Данте не нужно было много времени на размышления.
– Да.
– А Вернон Бостик из 2014 года? Как к этому отнесётся он?
– Он, вероятно, будет против. Но это не ему решать.
– А тебе?
Данте отрицательно покачал головой. Разговор отнял у него много сил, поддерживать его было всё сложнее и сложнее. Чудовищные видения наплывали, подобно сну, становились руководством к действию, или хуже – предсказанием того будущего, когда матрица уступит вирусу контроль над его сознанием.
– Это ваше решение, профессор. Я знаю, что у вас есть семья. Сын, трое внуков и невеста. Есть любимая работа и ваши студенты. Но если вы решите остаться здесь, вы никогда не увидите своих близких. Вас будут разделять восемь веков. Для них вы вечно будете мертвы.
– Жизнь и смерть, как я и сказал, понятия относительные, – его слова сопроводили звуки внизу, возвещающие о возвращении Вернона. Вообще-то они могли возвещать о чём угодно, начиная от прихода стражников и заканчивая нападением полумёртвых флорентийцев. Но сегодня был удачный день.
Довольное и несколько побитое лицо Бостика свидетельствовало, что его путешествие не прошло зря. Его появление придало хозяйке дома уверенности – общение с профессором и Данте напугало её, однако, как и любая мать, она ни перед чем не остановилась бы, чтоб спасти своего ребёнка.
– Ты выглядишь как человек со вкусом, – ответил Данте с выражением, с которым обычно заглядывают в холодильник.
Это выражение много раз появлялось на его лице за следующую неделю, пока не подействовала созданная профессором Никсом вакцина. Джузеппе, болезнь которого продвинулась гораздо дальше и распространилась в разы сильнее, по-прежнему оставался прикованным к кровати. Однако мальчик несколько раз приходил в сознание и даже пытался разговаривать с матерью. Когда проходимцы приняли решение покинуть дом, а вместе с ним и временную эпоху, Ювенал Никс отказался последовать вместе с ними.
– Моё снадобье – назвать его медикаментом язык не повернётся – может по-разному действовать на разных людей. Я не могу рисковать. Я должен проследить, чтобы все заболевшие получили его.
Отговаривать его не было смысла, поэтому Данте не стал и пытаться. На месте профессора он, наверное, поступил бы так же. Если бы хватило смелости.
– Вам понадобится помощь от властей города. Мы пришлём к вам человека, который поможет связаться с семьёй де Медичи, – только и ответил Данте. – Мы навестим его по пути домой.
Профессор на прощание пожал им руки:
– Не переживайте за меня, мальчики. Если я мёртв в своём времени, то разве  Флоренция Возрождения – не рай для учёных?
Когда они с Верноном вышли на улицу, Данте ещё обдумывал услышанное. Ему редко доводилось встречать людей вроде Ювенала Никса, и он всегда завидовал их мудрости, а также умению находить в жизни новые возможности. Наконец, выбравшись из собственных мыслей о непредсказуемости судьбы и путях, которыми она ведёт людей, Данте решил уточнить у Вернона:
– По-моему, ты ещё не встречал Леонардо да Винчи?

Леонардо не пытался разыскать проходимца, и тому было множество причин. Все дни он проводил в тюрьме и больнице, наблюдая за теми, кого церковь окрестила одержимыми, а ночами запирался в мастерской. Болезнь Джулиано обострилась, и его забрали в монастырь Святого Антония – изгонять демонов. В следующий раз Леонардо увидел его на полу подвала, не горячее плит под ним.
А потом болезнь поразила и монастырь.
Демоны завладели монахинями – в этом есть злая ирония, – да Винчи не верил в демонов, да и монахиням не особенно доверял, однако одна из них при нём выколола себе глаз и съела. Ох и ужасов он насмотрелся в монастыре, не упоминая чудовищно дилетантских фресок, украшавших стены. Тут можно было понять ту несчастную, что решила себя ослепить.
Но зачем же поедать плоть?
Леонардо пришёл к выводу, что эта болезнь туманит человеческое сознание, превращает людей в животных и заглушает все чувства, кроме одного – жажды.
Леонардо не знал ни одной болезни, которая порабощала бы своего хозяина столь быстро. Даже чуме требовалось время.
Возможно, у неё и было время. Много времени. Всё будущее в её распоряжении, – а что, если болезни тоже могут путешествовать через кротовины?
Точнее, их переносчики.
Он поспешил разыскать Турка, но смотрителя по-прежнему не было. Отправил послание на станцию будущего – но не получил ответа. А в одиночку справиться с эпидемией Леонардо не мог, хоть и отказывался это признавать. Беспомощность была ему внове. Он работал ещё упорнее, спал ещё меньше и почти перестал есть, так что спустя неделю приобрёл заметное сходство с теми, чей недуг пытался побороть.
Вдобавок он разжился телами двух погибших от туманной болезни, которые теперь и лежали на столе в центре его мастерской, раскрытые для исследований. Да Винчи как раз закончил извлекать мозг одного из них, когда дверь распахнулась. Не успел он схватиться за оружие – в такие времена всегда нужно быть наготове, как оказался в объятиях того, кого меньше всего ожидал увидеть на пороге своей мастерской.
– О, меня не так просто убить, поверь. Многие пытались, – через плечо он пытался понять, что за спутника привел Вернон Бостик.
У человека, выступившего из темноты, был вид мертвеца, вернувшегося с того света. Следы болезни, тронувшей его тело, проступали нечётко, но явно: бледная, с зелёными прожилками кожа, покрасневшие белки глаз, лихорадочный вид.
Леонардо наконец удалось выбраться из объятий дружелюбного проходимца. Он всё-таки взялся за меч.
– Данте, ты болен? – даже болезнь не помешала ему узнать пришельца из 25-го века.
Он не был уверен, что сможет заколоть проходимца, если тот набросится.
– Уже нет, – последовал ответ.
– Хм… – Леонардо огляделся и будто впервые заметил два распотрошённых тела, лежащих рядом. – Простите за этот непотребный разгул плоти. Ко мне давно не заглядывали гости. По крайней мере, из мира живых.
И он махнул в сторону мозга, лежащего на блюде.

- Вы знакомы? – пробормотал Бостик, но затем понял, что скоро получит ответ без дополнительных вопросов и остановил взгляд на полуразобраных трупах.
Очень странно было видеть такое в обители подмастерья. Хотя, с другой стороны, Вернон не знал подмастерьем какого мастера был Никко. Он отдаленно припоминал, что художники и скульпторы исследовали человеческое тело, чтобы запечатлеть его в мельчайших подробностях, но все же не мог понять, зачем в таком случае копаться в мозгу.
Но это было не единственным интересным фактом. Оказалось, что Данте и Никко уже знакомы, а потом оказалось, что и Вернон знал Никко давным давно, но под другим именем и, скорее, по различного рода достижениям, нежели лично.
Нужно сказать, Бостик был несколько удивлен, обескуражен и слегка обижен. Некоторое время он просто смотреть на Леонардо да Винчи, который несколько секунд назад был простым подмастерьем, и не знал, как с ним разговаривать. Стоит ли ему сначала восхититься картинами мастера? Стоит ли заметить, что он разочарован ложью, но понимает, что доверять каждому во время зомбиапокалипсиса глупо? Выросла ли между ними дистанция в виде гения флорентийского проходимца, который неумолимо воспрепятствует их дружбе?
Об этом можно было бы снять сериал серий на 100, сезонов на 8 или даже 9, но и он не сможет ответить на вопрос «какие же слова подобрать в этой ситуации?».
Вернон ковырнул носком правой ноги пол, засунул обе руки в карманы и сказал, глядя куда-то в район трупов.
- Получается, что знакомы.
Он попытался насвистывать какую-то мелодию, чувствуя себя неловкой восьмиклассницей в присутствии кумира. Пальцы правой руки нащупали что-то круглое в кармане. Это было небольшое яблоко, которое Бостик яростно крутил, пытаясь найти нужные слова. Проходимец решил не упоминать о прошлых событиях, чтобы не ставить никого в неудобное положение.
- Это была кровь провальщика из будущего, ты был прав, она попала в воду и... – Бостик объяснил все, что услышал от профессора, рассказал о том, что произошло за время их разлуки просто для того, чтобы заполнить паузу, которую создал Данте необходимостью изложить информацию на бумаге. - Так что он останется тут по собственному желанию и поможет все исправить. Благородный мужик, - Вернон задумчиво посмотрел на яблоко, которое достал под конец рассказа из кармана.
- Леонардо, - Вернон посмотрел на да Винчи, кажется, впервые с тех пор, как узнал его настоящее имя, - если кротовые тропы сведут нас в следующий раз, надеюсь, у тебя будет меньше причин не доверять мне, - вместо того, чтобы откусить от яблока он протянул фрукт проходимцу.
Кажется, Данте уже закончил с посланием. Вернону очень хотелось поскорей закончить с неловкостью, которая повисла в воздухе и никак не хотела растворяться. По 370тому всегда сложно было понять, как он относится к людям, но в этот раз ему почему-то казалось, что некоторое напряжение присутствует. Возможно он просто себя успокаивал.
- Ты готов идти? Жутко хочется нормально помыться.